Silent Hill: Shattered Memories
Рассказ-впечатление
(Осторожно: текст может содержать спойлеры. Безбоязненно можно читать в двух случаях - если игру вы уже прошли или если играть в неё не собираетесь. В остальных случаях - только на свой страх и риск.)
Знете, что такое скверный день? По-настоящему скверный, хуже некуда? Когда твоя машина слетает со скользкого, обледенелого шоссе и разбивается в придорожной канаве, а от удара при столкновении тебе отшибает память и ты едва помнишь хоть что-то о самом себе, когда твоя семилетняя дочь пропала неизвестно куда, а в тёмном переулке родного города на тебя нападают какие-то мерзкие, истошно вопящие голокожие твари, когда в собственном доме ты застаёшь незнакомых людей, утверждающих, что они живут здесь уже четырнадцать лет, и которые выставляют тебя на улицу в лютую стужу, и всё это в то время как в городе объявлено штормовое предупреждение – вот, что такое скверный день. Точнее, только самое его начало.
- Прошу, продолжайте, я весь внимание.
Стояла густая, почти непроглядная тьма, пустые и широкие улицы заволокло тусклой бело-синей пеленой неустанно сыплющего снега… Полное затишье и темень, и даже ветра не слышно. Город точно вымер. Скудный свет временами выглядывающей из-за облаков бледно-лимонной луны сделался совсем слабым, и окружавшие меня здания обратились расплывчатыми, пугающе чёрными безликими громадами, незнакомыми мне, и даже родной дом, видневшийся в конце улицы, утратил чёткость очертаний во всё более сгущающемся мраке. Дверь мне отворила милая, улыбающаяся женщина лет сорока, на которую я тотчас набросился с грубыми расспросами, что она делает в моём доме и где моя дочь; она позвала мужа, крепкого сложения мужчину, бывшего чуть навеселе, и он мягко, но решительно выставил меня вон. Я исступленно барабанил по двери кулаками, когда к дому незаметно подкралась полицейская машина. Угрожая арестом, Сибилл – офицер полиции – приказала следовать за ней и повезла меня в участок, обещая помочь с поисками дочери. Дорога в центр была завалена снегом, и вскоре женщине пришлось выйти из автомобиля и искать объездной путь, а там такие сугробы, сам чёрт ногу сломит. Я устал ждать и пошёл следом. Метель, снег валит комьями, ни зги не видно, и слабенький луч карманного фонарика, конечно, был не в силах рассеять вездесущую тьму. Мы разминулись. Смущённый внезапностью своего непреднамеренного побега, дрожащий не то со страху, не от холода, я заплутал в окрестном лесу, где за каждым деревом, за каждым тихим холмиком мне мерещились призрачные, украдкой подглядывающие за мной существа.
Я набрёл на заброшенный охотничий домик у озера, все стены которого были залиты кровью до самого потолка, а в углу, устрашающе разинув пасть, распласталось туша не до конца освежёванного медведя, из-за которой помещение насквозь пропиталось удушливым, тошнотворным запахом мертвечины. Это зрелище и этот отвратительный смрад вконец расстроили мои и без того расшатанные нервы, голова закружилась, и я медленно осел на пол, силясь не потерять сознания, когда снова появились они – голокожие чудовища, которые набросились на меня тогда, в злосчастном переулке. Каждое их появление всегда застаёт врасплох. Мир вокруг неожиданно словно бы оледеневает, дома, деревья, машины – всё вокруг! – внезапно покрываются коркой льда, из-под земли прорастают громадные снежные глыбы, и даже небо ни с того ни с сего принимает зловещий кроваво-лиловый оттенок. Усилием воли сбросив с себя длившееся долгих несколько мгновений оцепенение, я опрометью кинулся бежать через лес, не обращая внимания на ветви и сучья, которые больно хлестали по лицу и раздирали одежду в клочья, и поминутно оглядываясь на преследующих меня бесовских отродий, заглядывая им в лицо – и видя там абсолютную, всепоглощающую пустоту. Когда им удавалось нагнать меня, они кидались мне на шею, цеплялись за руки, бросались под ноги, всеми силами стараясь свалить меня оземь, я стряхивал их, и тогда они набрасывались вновь… Казалось, что эти низкорослые, неестественно худые (настолько, что сквозь их тонкую бледную кожу явственно просвечивали широко оттопыренные кости), хищные твари были движимы одним желанием, одним единственным инстинктом – разорвать меня на куски и сожрать, обглодать моё тело с головы до самых пят… Сбросить с себя одного из них – ещё куда ни шло, но если на тебе повисло двое или, упаси боже, трое или четверо этих стервятников, шансов вырваться из их цепких лап остаётся совсем ничего.
Мой страх, усиливающийся с каждой минутой, будто придавал чудищам сил: чем страшнее, тоскливее делалось у меня на душе, тем наглее и настырнее становились их попытки взять надо мной верх. Зловещий, срывающийся на визг хор их хриплых, натужных голосов преследовал меня повсюду, от него нигде нельзя было скрыться, и даже неослабный стон льда, сжимавшего лес в своих нервных объятьях, не в силах был его заглушить. В поисках убежища я с шумом, едва не разнеся в щепки хрупкую деревянную дверцу, ворвался в большую, двухэтажную, с высокими башенками, усадьбу у самой черты города, но и здесь не нашёл спасения: я прятался от этих тварей в шкафу, под кроватью, за лестницей; но у них острый нюх, просто феноменальное обоняние, и они находили меня – находили везде, где бы я ни спрятался. Каким-то чудом, благодаря собственной ли ловкости, а может удаче – но мне удалось от них удрать, я выбрался из парка. Кошмар отступил – на какое-то время. Туманная морозная мгла немного рассеялась.
- Что было после?
Натруженные безумной погоней, непривычные к тяжёлым физическим нагрузкам, мои мышцы гудели от усталости. Озябшие руки болели так, словно в них единовременно воткнули сотни раскалённых игл, к горлу подступала тошнота. Но вот что странно: моя усталость, моё отчаянное положение лишь только укрепили меня! Я оправил сбившееся набок драное пальто, протёр запотевшие, изрядно поцарапанные очки и смело шагнул в темноту городских улиц. Подспудно, ещё не отдавая себя в том отчёта, я начинал ощущать самого себя виною всему, что мне приходится вынести; и это безотчётное, не вполне осознанная пока мысль почему-то вызывала во мне что-то сродни радостной муки, переходящей в ту мрачную и стойкую покорность происходящему, при которой становится сладостна сама безнадёжность… Занятый своими меланхоличными думами, я не сразу заметил, что телефон у меня в кармане – продукт высоких технологий, благодаря фотокамере, GPS-навигатору и другим своим функциям оказавшийся чрезвычайно полезным даже в условиях этой ледяной преисподней – телефон у меня в кармане настойчиво вибрирует, требуя ответа. Звонила Сибилл, чуть было не арестовавшая меня женщина-полицейский, которая сообщила, что всех детей на время бури спрятали в убежище неподалёку от школы и что, возможно, моя Шерил среди них. Ни медля ни секунды, не останавливаясь даже для малейшей передышки, я быстрым шагом, переходящим в бег, направился к школе.
- Вы помните, что случилось потом?
Не вполне. Всё, что произошло в дальнейшем, будто окутано туманом и сохранилось в сознании в виде разрозненных обрывков воспоминаний, в виде образов, впечатлений и звуков… Но я запомнил Мишель – она замечательная, очень красивая и совсем не умеет петь. А вот её молодой человек, кажется его звали Джон, мне сразу не понравился… Они куда-то подвозили меня на красном мини-вэне… Ещё я хорошо помню Далию – молоденькую оторву, которая всё лезла целоваться и повторяла, что любит меня. Я ничего не помню о том, что с ней случилось, но смутно чувствую за собою вину; мне кажется, что она погибла, и я послужил причиной её смерти.
И не её одной. У меня были галлюцинации – от волнения, физического или морального истощения мой рассудок, должно быть, временами испытывал помутнения. В один из таких моментов я повстречал Лизу – если память не вконец оставила меня, она была медсестрой. Она мучалась мигренью – о, как мне знакома эта болезнь! – и попросила принести для неё с кухни (она привела меня к себе домой) таблеток, кажется, попросила зелёненьких… Я не виноват! Я был напуган и взволнован, я случайно, совершенно случайно перепутал упаковки! И дал ей пилюли не того цвета… Кто знал, что всё так обернётся…
- Постарайтесь успокоиться. Что произошло с бедной девушкой?
Из-за моей неосмотрительности Лиза всю ночь принимала не те таблетки. Ей становилось всё хуже… Кончилось тем, что она захлебнулась в собственной крови. Я долго не мог справиться с потрясением и наверное так бы и лежал подле кровати девушки, вымазанный с ног до головы чужой кровью, дрожа всем телом и наблюдая причудливые галлюцинации, если бы не мысли о Шерил, моей малышке Шерил, которую я должен был, обязан был спасти.
Я долго блуждал по тёмному, затерянному в снегах, обезлюдевшему городу, везде находя улики, всё более и более подтверждающие мои самые худшие подозрения. Меня посещали догадки, от которых волосы – волосы по всему телу, представляете? – становились дыбом: разум отказывался верить в то, что внутренне я сознавал уже очень давно; с этим знанием – вроде бы новым, а на самом деле просто забытым – не хотелось долее существовать. Мне казалось, что я исчезаю, растворяюсь в окутавшем меня зыбком белом тумане, который обвил моё тело и душу своими влажными, холодными серыми щупальцами…. казалось, что достаточно только припасть к твёрдой, мёрзлой земле, закрыть глаза, и моим скитаниям по скованным льдом кругам ада придёт конец…
- С вами всё в порядке? Эй! Вы меня слышите?!
Голова молодого человека в неопрятной одежде, полулежащего на жёсткой кушетке в приёмной, резко запрокинулась назад, глаза его заплыли – так, что почти не стало видно зрачков – и он вдруг заговорил неожиданно отчётливым, намного более внятным, нежели мгновениями ранее, голосом: Окно в мою спальню распахнуто настежь, в комнате очень холодно, я сижу, укрывшись пледом, в тёплых вязаных носках из овечьей шерсти, мёрзну, но не обращаю на это внимания… Недокуренная, уже наверно сотая по счёту сигарета едва теплится в блюдце из-под консервов, которыми я питался все последние дни; кофей на подоконнике давно остыл. Заиндевевшими руками я крепко сжимаю пульты, остервенело дёргаю ими из стороны в сторону, судорожно жму кнопки… Я не поднимался с кресла много часов, может быть, дней, я не помню – нет времени отвлекаться, надо играть, играть, играть, узнать, чем всё кончится…
Молодой человек, вконец обессилевший от продолжительного разговора, уснул на кушетке. Вид его внушал жалость: лицо бледное и осунувшееся, щёки впалые, под глазами – огромные синяки, тело длинное и исхудавшее, ниспадающие спутанными космами почти до плеч волосы лоснятся жиром, а видавшая виды одежда источает неприятный запах, ощущаемый врачом даже здесь, на расстоянии нескольких метров от дивана. Доктор, высокий статный мужчина лет тридцати-тридцати пяти, внимательно осмотрел – в этом теперь не оставалось никаких сомнений – больного, ощупал его лоб и измерил температуру. Обернувшись к стоящим у двери санитарам, промолвил:
- Так. С этим всё ясно. Пишите диагноз: «игромания». Зачастили они у нас с ним что-то… Два кубика галоперидола внутривенно, два раза в день, утром и вечером. Для начала. Снотворное, слабительное и успокоительное выдавать маленькими порциями по мере необходимости – могут быть проблемы со стулом, сном и, гхм, восприятием – бывали случаи, знаем. Пока всё. Сообщите родственникам, что это, возможно, надолго. И приглашайте следующего, да поживей. Хочу сегодня до семи управиться…